Плавучий остров - Страница 81

Настоятель не без гордости показывает гостям учреждения миссии — дом, безвозмездно построенный туземцами Муа, и красивую церковь, воздвигнутую архитекторами из тонганцев, которые работали не хуже своих французских собратьев.

Вечером — прогулка в окрестностях селения к древнему кладбищу Туи-Тонга, где надмогильные сооружения из сланца и коралла выполнены с восхитительным, хотя и примитивным искусством. Друзья посетили даже старинные насаждения — целую рощу из меа и баньянов, или гигантских смоковниц, с переплетающимися змеевидными корнями: в окружности такое разросшееся дерево бывает больше шестидесяти метров. Фрасколен произвел измерение, а затем, записав цифру в свою книжку, попросил настоятеля заверить ее. Попробуйте-ка после этого усомниться в существовании подобного растительного феномена!

Затем — хороший ужин и отлично проведенная ночь в лучших комнатах миссии. На другой день — превосходный завтрак, сердечное прощание с миссионерами и возвращение на Стандарт-Айленд как раз тогда, когда часы на башне ратуши бьют пять. На этот раз троим экскурсантам не пришлось прибегать к метафорическим преувеличениям, убеждая Себастьена Цорна, что эта прогулка навсегда останется в их памяти.

Наутро к Сайресу Бикерстафу явился капитан Сароль, и вот по какому поводу.

Некоторое количество малайцев — около ста человек — было завербовано на Новых Гебридах и привезено на Тонгатабу для распахивания целины на землях миссионеров. Вербовка эта была необходима ввиду полнейшей беспечности, скажем даже врожденной лености, тонганцев, живущих только сегодняшним днем. Работа эта недавно закончилась, и малайцы ждали только случая вернуться на свои родные острова. Не разрешит ли им губернатор совершить этот переезд на Стандарт-Айленде? Об этом и пришел хлопотать капитан Сароль. Через пять-шесть недель плавучий остров прибудет к Эроманга, и перевозка этих туземцев не слишком обременит муниципальный бюджет. Было бы невеликодушно отказать этим славным парням в такой пустяковой услуге. И губернатор дает свое разрешение, за что получает изъявления благодарности со стороны капитана Сароля, а также миссионеров Тонгатабу, для которых эти малайцы были завербованы.

Кто бы мог заподозрить, что капитан Сароль подбирает таким образом сообщников, что эти новогебридцы окажут ему помощь, когда придет время, и что он мог только радоваться, найдя их в Тонгатабу и водворив на Стандарт-Айленде?

Это последний день, который миллиардцы должны провести среди островов архипелага, ибо отплытие назначено на завтра.

Днем они могут еще присутствовать на одном из тех полугражданских, полурелигиозных празднеств, в которых с таким жаром участвуют туземцы.

Программа праздников, до которых тонганцы такие же охотники, как и их соплеменники на островах Самоа или на Маркизских, состоит из всевозможных плясок. Такого рода зрелища вызывают в наших парижанах величайшее любопытство, и вот, около трех часов дня, они съезжают на берег.

Сопровождает их господин директор, и на этот раз к ним пожелал примкнуть также и Атаназ Доремюс. Для учителя грации и хороших манер подобная церемония — дело самое подходящее. Себастьен Цорн тоже решился сопутствовать своим товарищам. Но его, конечно, больше интересует тонганская музыка, чем хореографические забавы населения.

Когда туристы явились на площадь, праздник был уже в полном разгаре. Тыквенные бутылки с соком кавы, добытым из корней перечного дерева, передаются по кругу. Напиток этот поглощают сотни плясунов — мужчины и женщины, юноши и девушки; у последних волосы кокетливо распущены по плечам: в таком виде девушки ходят до замужества.

Оркестр самый простой: флейта, издающая гнусавые звуки и именуемая фангу-фангу, и с дюжину нафа, то есть барабанов, в которые бьют по два раза с промежутками, и даже в такт, как подметил Пэншина.

Понятно, что благовоспитанный Атаназ Доремюс не может скрыть своего полнейшего презрения к танцам, совсем не похожим на кадрили, польки, мазурки и вальсы французской школы. Он без всякого стеснения пожимает плечами, в противоположность Ивернесу, которому эти пляски представляются в высшей степени своеобразными.

Это прежде всего танцы, которые исполняются сидя и состоят только из тех или иных поворотов верхней части тела, пантомимных жестов, раскачиваний туловища в такт музыкальному ритму, медленному и грустному, производящему на слушателя необычайное впечатление.

После такого раскачивания следуют пляски, которые исполняют уже стоя: тонганцы и тонганки вкладывают в них весь пыл своего темперамента, то сопровождая танец плавными движениями рук, то воспроизводя движениями ярость воина, стремящегося по тропам войны.

Члены квартета наблюдают это зрелище, как артисты, задавая себе вопрос: до чего дошли бы эти туземцы, если бы их возбуждала завлекательная музыка парижских балов?

И тут Пэншина — только ему и могла прийти в голову подобная мысль — предлагает своим товарищам послать в казино за инструментами и угостить танцовщиков и танцовщиц самыми бешеными и бравурными плясовыми мелодиями из репертуара Лакока, Одрана, Оффенбаха.

Предложение принято, и Калистус Мэнбар не сомневается, что впечатление будет огромное. Через полчаса инструменты доставлены, и бал тотчас же начинается.

С чрезвычайным изумлением, но и с не меньшим восторгом внимают туземцы звукам виолончели и скрипок, по которым так и летают смычки, наполняя воздух ультрафранцузской музыкой.

Представьте себе, они, эти туземцы, оказываются весьма чувствительны к музыкальным впечатлениям. Ведь давно уже доказано, что характерные танцы парижских народных балов возникают инстинктивно, что им научаются без всяких преподавателей, хотя Атаназ Доремюс и думает иначе. Тонганцы и тонганки соревнуются в прыжках, плавных покачиваниях, быстрых поворотах. И вот Себастьен Цорн, Ивернес, Фрасколен и Пэншина переходят к бесовским ритмам «Орфея в аду».